Васильева Светлана - И Романтические Розы
Светлана Васильева
...И РОМАНТИЧЕСКИЕ РОЗЫ
...De profundis. Мое поколенье
Мало меду вкусило. И вот
Только ветер гудит в отдаленье,
Только память о мертвых поет.
А. А.
В то лето, еще далекое от развязок, без всяких видов на призрачную Лету, в
дачном поселке рядом с обманчиво-тихой Истрой, в воды которой можно погрузить
свое тело возле одной серебристой ивы, а выплыть на берег уже у другой,
гораздо ниже по течению, а то и вовсе обнаружить себя совершенно в ином
населенном пункте, в то лето втемяшилась мне мысль о шведских корнях Пушкина,
да не в разум, а в самое сердце втемяшилась, и я несколько экзальтированно
репетировала свое шаткое и скорее всего ошибочное предположение с любым
возможным собеседником - и дома, и на нашем общественном, находящемся вблизи
от проезжей дороги роднике, где холодные струи образовали небольшой резервуар
в плену бетонного кольца. Резервный, так сказать, фонд влаги.
Я тоже находилась в резерве. Экзальтация, фрустрация, а местами стагнация.
"Хрен редьки не слаще",- шутит народ. Подъем, как водится, сменялся спадом,
вверх-вниз по родным ухабам, вдоль да по равнине ровныя отечественной жизни,
которая так легко взмывает на этажи истории и столь же просто выпадает в
земной осадок - вместе с тобой и твоими помыслами. Однако сама мысль о том,
что существование подле большой воды было когда-то для ПОЭТА и полнее, и
спасительнее, могла наполнять и меня в свой черед. Совсем в ином свете
представилась мне вдруг (на берегу Истры) закованная в хрестоматийный гранит
Нева. То вспухающая островами блоковских пожаров посреди ртутной разбегающейся
глади. То стянутая льдами и снегами, намного превышавшими человеческий рост
какой-нибудь хармсовской Фефюлички, пробирающейся к заветному окошку с
пакетиком передачи в руках - для того, кого уже не существовало в живых в этой
лучшей из всех, дурной бесконечности, им воспетой. На каждого, кто когда-то
провалился там под лед, кто затерялся на ледяной дороге жизни среди
нечеловеческих сугробов, до сих пор взирает острожная Петропавловка, хорошо
помня также и коллективную виселицу на
пятерых: веревка оказалась непрочна да верхняя перекладина, кажется, не
довезена, так что казнь декабристов отложили на пару часов. Самое время, чтоб
какому-нибудь умному иностранцу сделать умозаключение, что, мол, в России
порядком ни заговора не умеют составить, ни казнить; им же, пятерым,- еще
посидеть на траве возле наскоро сколачиваемой виселицы, размышляя о том, что в
России не казнили лет уже эдак пятьдесят; народ отвык от дела. По
свидетельствам других, приговоренные к казни ожидали в местной часовне, слушая
собственную панихиду. Гробы, в отличие от виселицы, были правильно
заготовлены, и панихида началась вовремя...
По провиденциально ломкому льду, под который столь удачно в свое время
провалились рогатые псы-рыцари, я мысленно переносилась дальше, к просторам
Финского залива. Попутно отдавала дань крепости-орешку с его ядреной
сердцевиной боевой русской мощи - теперешнему Ломоносову. Салютовала
Кронштадту, тоже ставшему оплотом русской славы, но уже в борьбе не против
иноземных шведов, а против своих же рогатых чертей.
Никакое "Ура! мы ломим; гнутся шведы" не могло поколебать мое восхищение
очаровательно монотонным призраком балтийской свободы. Ведь пушкинское
воображение, несмотря на гордость великоросса, уплывало туда же, в эти волны с
их малым избытком соли и полезных водорослей, в обманчиво-холодноватую
тусклость вымысла - о, я еще не знала нас
